Полет на земле
 

нравится, нравится:tishe:

С детства очень нравились балерины. Может даже не балет, а сам танец соло. Фильм об Анне Павловой был любимым. Пробовала искать, заниматься в танцевальных кружках, балетного не было, как то не случилось. Удже учась в институте, занималась танцами недолго в стиле модерн. Это когда есть счет, но есть полет.:tishe:

:)

Здравствуйте!Я тоже с детства обожаю балет,когда стоя на частотах сама танцую и все ухожу в полет!:vo:

Благодарю Аня,смотрю на картину,в теле какая-то невесомость появляется и уже лечу!:yahoo::yahoo:

Спасибо за теплые слова. Очень рада.
Сама бегу каждый день к этим линиям силы и изящества, тонкости и величия.

Мне очень повезло с преподавателем танцевального кружка. Это была очень маленькая, суровая молодая женщина казацких кровей. Она давала нам мощную подготовку, до занятия мы бегали полчаса кросс, качали пресс до невозможности подняться с пола, делали растяжку, после которой на следующий день я спала полдня. она была не от мира сего. Рождала удивительные философские танцы. Ни в одном таком я не танцевала. я была лишь в подготовительной группе. У нас был станок, все балетные позиции мы знали назубок и при этом, когда звучала музыка, были такие занятия, можно было танцевать. Лена, так ее зовут, давала такие упражнения, которые под счет выполнить не очень возможно, только если слушать себя и музыку.
Потом она уехала в другой город. Тренировки закончились, начался танец и, наверное, он продолжается.

Вчера вечером вспомнила, что, когда училась в школе, просто дома вечером, закрыв в комнате дверь, помниться даже и без музыки (магнитофона в те времена не было) я танцевала, делая свои па по всей комнате. Это у бабушки
Приезжая домой из школы домой, я включала проигрыватель с музыкой "лебединного озера" и тоже начиналось кружение. Странно, почему я это забыла...

:)

:)

:)

Все детство в голове была картинка " я в длинном мамином платье, ухожу в лес и гуляю. И еще звучит музыка".

:)

На занятиях, когда мы выполняли движения у станка, Лена говорила, балерина стоит вроде машет ручкой, а с нее пот ручьем льет. Делайте также. Делайте, чтобы каждая мышца работала, чтобы ноги и руки были натянуты как струны и дрожали. Мы делали простое поднятие руки вверх на 8 счетов и чтобы как струна. С тех пор, когда смотрю танец, всегда вижу эту струну в движениях.

:)

:)

:)

:)

Майя Плисецкая

:)

:)

ХОТЕЛА Я ПОЛЕТЕТЬ…

Хотела я полететь, да так хотела, что явился как-то ко мне Ангел и сказал:
— Вот тебе крылья. Они пока маленькие, но если будешь тренировать — вырастут, и сможешь ты парить, как птица. Куда захочешь — туда и полетишь, весь мир будет тебе открыт, все пути подвластны. Ну, дерзай!
Обрадовалась я, надела крылья, сделала два круга по комнате — ух, здорово! Ну, думаю, ура, мечты сбываются, сейчас буду осваивать новые пространства! Но тут меня мысль посетила: я ж не одна живу, надо бы с близкими посоветоваться.
— А у меня крылья есть, — говорю я мужу. — Хочу полетать немного. Можно?
— Еще чего, — удивился муж. — У тебя дома дел, что ли, мало? И вообще — чего это ты распорхалась? Сядь и сиди рядом, как порядочная жена. Или вон сериал посмотри, что ли…
Чувствую — опустились крылья… Расстроилась я, но спорить не стала: муж ведь, имеет право на свое мнение. Пошла у мамы поддержки искать.
— Мам, мне тут крылья подарили. Вот, теперь летать можно…
— Нельзя, — категорически отвечает мама. — Что за глупые фантазии, ты ж взрослая женщина, серьезнее надо к жизни относиться. Крылья — это мухам и птицам, а у тебя для передвижения ноги имеются, вот и стой твердо на земле.
Ну вот, посоветовалась… Как ушатом воды меня окатило — крылья сразу отяжелели, словно намокли. Позвоню-ка я лучшей подруге…
— Ты знаешь, я тут по случаю крылья обрела. Так хочется свободного полета!
— Влюбилась, что ли? Небось, романчик на стороне завела? Так ты ж у нас замужем! Ты смотри, крылышки-то обожжешь, и здесь разрушишь, и там неизвестно еще, построишь ли… Так что ты там осторожно, крылатая моя!
Нет, у близких, похоже, понимания не найти. Ладно, завтра на работу пойду — там и опробую.
На работе попробовала взлететь — так меня тут же приземлили.
— Окрыленность — это хорошо, но от вас сейчас не творческий полет требуется, а четкое выполнение должностной инструкции, — вот что мне сказали на работе. — Творить и парить дома будете, а тут вы часть коллектива, важный винтик, вот и крутитесь.
Сложила я свои крылья до поры-до времени, решила по дороге домой на улице попробовать полетать, но, видать, замечталась - задела женщину нечаянно. И тут же меня, можно сказать, приложили об асфальт.
— Куда прешь, людей не замечаешь! Витают тут в облаках, как не от мира сего! Под ноги смотри, дороги, что ли, не видишь? — обложила она меня со всех сторон.
Пришла я домой вся в растрепанных чувствах, кое-как дела переделала и к себе в комнату. Только там и удалось немного полетать, да и то осторожно, чтобы мебель не задеть и никому шумом не помешать. А как спать легла, глаза закрыла — опять Ангел появился.
— Ну как, — спрашивает, крылья? Понравилось летать?
— Да мне толком и полетать-то не удалось, — говорю я. — Так, по комнате немножко. Муж против, мама не оценила, подруга не поняла, на работе не одобряют, прохожие ругаются.
— Ну, их понять можно, — говорит Ангел. — Ты ж им удобна такой, к которой они привыкли. А изменишься — всем заново привыкать придется.
— И что же делать? — спрашиваю.
— Ну, можешь мне крылья вернуть, коли не нужны.
— Ну как не нужны? — испугалась я. — Я ж мечтала, хотела! Нет, я от крыльев не отказываюсь! Только скажи мне, Ангел, как все изменить рационально и гармонично, никому не причинив вреда, в том числе себе?
— От крыльев вреда не бывает, — говорит Ангел, — от них только радость полета и вдохновение. Вред бывает от страха, он крылья сковывает и тело к земле прижимает. Перестанешь бояться — будешь летать. Ты реши сама, что для тебя важнее — страх или крылья? Только поскорее решай. Имей в виду, крылья постоянного полета требуют, иначе усохнут и отвалятся!
Я долго думала — всю ночь. А к утру все решила. Ну и пусть, что все против, главное, что я — ЗА! А они привыкнут. Или не привыкнут, но это будут уже их проблемы. Надела я крылья — и взмыла вверх, под самые облака.
Смотрю сверху — а там, внизу, так красиво! Вижу и мужа, и маму, и подругу мою, и родной коллектив, и даже вчерашнюю тетку скандальную. И очень ясно я увидела, что они тоже хотели бы летать, но боятся. Каждый цепляется за что-то свое, ему понятное и привычное. У них просто еще положительного примера перед глазами не было, вот и страшно. Но теперь-то я есть!
Я сразу перестала обижаться, что они меня не поняли и не поддержали. Так вот что значит «подняться над ситуацией» и «быть выше этого»!
Распахнула я крылья и как закричу на все небо:
— Люди! Я вас люблю! Но крылья — это уже моя часть, и радость полета я ни на что не променяю! А вы, если захотите, тоже можете подняться ввысь! Надо просто очень-очень захотеть!
… С тех пор прошло много лет. Мои крылья окрепли и выросли, и я по-прежнему летаю. Весь мир открыт предо мною! Муж мой побурчал-побурчал и смирился. Он даже гордится, что у него такая крылатая жена, потому что я стала успевать во сто раз больше, и настроение у меня всегда лучезарное. Мама тоже привыкла, даже иногда вздыхает, что ей не довелось изведать радость полета. Подруги у меня тоже все окрыленные — как я и думала, мой пример оказался заразительным. А работу я сменила — нашла другую, где крылатость поощряется и приветствуется. И главное — это то, что теперь рядом парят дети, наши дети — они родились уже крылатыми, и теперь я учу их летать!
… А ведь страшно подумать, что было бы, если бы я тогда испугалась и вернула крылья. Я бы страдала и сожалела, разрушая себя, мучаясь тем, что вот могла, хотела, мечтала, да так и не решилась. Но я об этом не думаю. Я - летаю!
Эльфика

Все таки летим. Никакие ветры, только в помощь.

:)

:)

:)

Все линии , все повороты, все зигзаги твоей жизни -
БОЖЕСТВЕННЫ !
Пусть Небеса танцуют, рисуя твой узор !
Смотри и наслаждайся !

:)

:)

:)

:)

:)

:vo: Э то из чего же такое совершенное ЧУДО?????????????????????????

Галина Сергеевна Уланова. Немного о великой балерине.

Балерина всегда держала людей на солидной дистанции. У нее практически не было близких друзей. Галина Сергеевна всегда мало говорила и даже получила прозвище "Великая Немая". Интервью балерина давала крайне редко и неохотно, а во время немногочисленных бесед с журналистами могла, например, сосредоточенно зашивать свою балетную туфельку. Однажды она скажет: "Жизнь моей души принадлежит только мне…" Уланова обожала состояние одиночества.
А Нина Тимофеева так отозвалась о ней в своих воспоминаниях: «Уланова — это воплощение долга, служения, безукоризненной ответственности. Она очень сдержанный, иногда до суровости, человек, мужественный, гордый, неподкупный, независимый, но перед искусством она склоняет голову благоговейно и смиренно, служит ему с полным самозабвением. Именно от сознания своего долга, от сознания величия искусства — ее удивительная скромность и ответственность.
Она добра, бесконечно терпелива, но также бесконечно требовательна к себе и другим. Ничем не может быть нарушена ее строжайшая принципиальность. Она никогда и ничего не сделает против своего убеждения. Вот почему работа с ней не только радость, но и великий пример, образец, урок. Когда она входит в класс, мне кажется, что в нем становится светлее. При ней невольно исчезает все мелкое, малодушное, злое. При ней нельзя, совестно быть внутренне слабой и нечистой, неискренней. У нее какая-то своя очищающая миссия в искусстве, она возвышала людей своим появлением, своей жизнью на сцене, и сейчас она делает лучше тех, с кем общается в сфере театра, работы. Поэтому ее нельзя назвать педагогом, репетитором, это было бы кощунственно; она не роли „делает“, она учит быть художником, учит жить, думать, любить, прощать и нести все это в свое творчество, в образы, которые создаешь на сцене».
"Я человек другого века", — всегда говорила она. А ее ученики считают - она была над временем. И долго еще будет над ним.

Екатерина Щеглова

Фильм Галина Уланова "Одиночество Богини".
ikedolls.ru/watch/fizruk/galina-ulanova-odinochestvo-bogini-2009-god.html

"Я не хотела танцевать..."
Воспоминания Галины Улановой

– Как проходили первые мои выступления? – переспрашивала меня Галина Сергеевна и отвечала: – Волнение, безумный страх – больше ничего. Никакого удовольствия от выхода на сцену я не получала. Даже когда на репетиции вроде что-то удавалось, потом не выходило на сцене. Одно движение не выходит, другое недоделала, с третьего падаю... Мама просила Федора Васильевича Лопухова (он тогда был художественным руководителем балета): "Не надо ей так много давать, она не справляется". А он отвечал: "Ничего, пусть падает, это от волнения, пусть привыкает". Не только меня, но всю молодежь не боялись выпускать на сцену. И в общем, преодолевая трудности, мы крепли. Не будь такое время, я бы, быть может, и не вышла бы в балерины...

– Вы учились в школе, рядом всегда находилась мама. Пришли в театр, рядом папа: режиссер, ведущий балетные спектакли. Когда Сергей Николаевич стал режиссером?

– Когда я пришла в школу, он как раз перешел на эту работу. Оттанцевал на сцене двадцать лет – срок, когда артисту балета положена пенсия. Работа режиссера внешне неприметная, но чрезвычайно важная, ответственная и трудная. Надо очень хорошо знать все спектакли: и новые, и старые. Надо иметь определенные человеческие качества, чтобы доброжелательно обращаться с целым коллективом артистов, где у каждого свой характер.
Конечно, то, что рядом папа, было для меня очень важно. Без него меня совсем бы страх сковал. Но он никогда меня не опекал, не выделял среди остальных, а относился чисто по-служебному – всегда в театре обращался ко мне на "вы", как и к другим артистам. Это шло не от равнодушия, а, можно сказать, от внутренней дисциплины, театральной культуры. Так же строго вела себя и мама. Она все мои выступления смотрела, стоя в артистической ложе. Мама мне рассказывала, что, когда мне предстояло делать трудные движения, она вся внутренне сжималась, лицо закрывала руками и так через пальцы смотрела на меня. А когда в "Лебедином озере" дело дошло до фуэте, у мамы нервы окончательно сдали, и она выскочила из ложи, чтобы уже и не видеть ничего...
Первые годы мной владела только одна мысль: лишь бы дотанцевать и лишь бы все сделать, что задано, – так вот по-школьному сделать движения, которым нас учили. А когда впервые делала на сцене фуэте, вообще все происходило, как в тумане... Свое первое выступление в "Лебедином" я просто не помню: что было, как было, я это или не я...
По поводу какой-то работы над образом... Никакого понятия я об этом не имела. Партию Одетты-Одиллии – порядок движений, танцевальный рисунок показала мне Елизавета Павловна Гердт: известная балерина, дочь премьера Мариинского театра Павла Андреевича Гердта, она только что оставила сцену и стала преподавать. Я старалась лишь точно исполнить то, что показывала Елизавета Павловна. А Лопухов рассказывал мне о музыке Чайковского и о том, что это за образ – Одетта-Одиллия. Но доходили до меня его объяснения плохо. Поняла только, что Одетта – сказочное существо; девушка, превращенная в птицу, и что в ней – двойственность человека и лебедя. Но в голове не укладывалось: как же эдакое можно совместить и показать?! Позже, постепенно, как-то думалось над этим... Раз за разом что-то прибавлялось к уже сделанному, исправлялись какие-то вещи... Первое "Лебединое" танцевала с Михаилом Дудко – тогда уже ведущим артистом. Принца Зигфрида он танцевал не в первый раз и меня очень поддержал в прямом (как партнер в поддержках) и переносном смысле.
– Галина Сергеевна, так символично получилось, что первая ваша ведущая партия – Одетта-Одиллия – стала сразу знаковой для вашего творчества и для всего балетного театра. Ибо в мире существуют две-три трактовки этой партии, которые являются основополагающими, все остальное – производное от них. И ваша интерпретация – высочайший образец.
– Вы говорите лишнее...
– Не я говорю, я повторяю признанное, сказанное большими знатоками...
– Оставим это... Если говорить, что значит для меня "Лебединое озеро"? Многое. И здесь есть такая своя закономерность: с этим балетом у меня всегда связано понятие "экзамен". Первый раз я танцевала только окончившей школу, это как бы был мой экзамен в театре на вступление в артистки, на положение балерины. Первый раз я поехала танцевать в Москву, первые мои столичные гастроли – тоже "Лебединое озеро": свой экзамен на признание (как сказать?) – ну за порогом родного дома. И последний раз: единственные гастроли, когда я за рубежом танцевала "Лебединое" в Америке, правда, тогда только один акт – "лебединый". Тоже своего рода экзамен, когда я выступала в партии Одетты перед зарубежным зрителем...
Но это не только для меня. Для каждой балерины "Лебединое" – экзамен, даже если Одетта-Одиллия и не первая ее роль. Спектакль поставлен настолько хитро (если можно так сказать), что выявляет балерину, выявляет ее данные. После этого балета можно видеть, на что она способна...
– Не раз приходилось слышать сетования зрителей и артистов, что вы рано бросили танцевать "Лебединое озеро"...
– Что значит – рано? Кто это определяет? Сам артист, прежде всего, должен почувствовать, когда наступает время. И чувствует. Но иногда, знаете – "и сам обманываться рад". Надо быть к себе особенно внимательным.
– Говорят, что "Лебединое" вы бросили без всяких видимых причин.
– Не знаю, как считать – видимые они, или невидимые. Ты сам себе должен быть судьей, чтобы определить случайное и неслучайное... У меня произошло вот что: на одном из представлений "Лебединого" (это после войны, я уже работала в Москве) я не "докрутила" фуэте. Может, и случайно: перед этим у меня была травма. Но я не могу экспериментировать и проверять случайности на публике. Меня уговаривали, что в конце концов можно и заменить фуэте, так некоторые балерины делают. Но если бы я делала так с самого начала – не фуэте, а другие вращения по кругу... А так что же получается?! Тебя знали, ты делала то-то, а теперь этого сделать не можешь. Нельзя опускать первоначальную планку. Ступенькой ниже, ниже, и куда же ты попадешь? И чем больше достигнуто, тем это опаснее...
– Галина Сергеевна, я каждый раз отмечаю про себя, как удивительно гармонично идет ваша творческая жизнь с первых сезонов. Сначала вы станцевали в крупнейших балетах Петипа. А потом, в 1931 – 1932 годах, наступает сезон романтических балетов: вы танцуете "Шопениану" и "Жизель"...
– "Шопениану" мне в театре (после выпускного школьного концерта), бесспорно, стало уже легче танцевать. А "Жизель" давалась ох как трудно: если строго подходить, то и вообще не далась. В Ленинграде я ее и танцевала считаные разы. Я считаю: это так – эскиз... только проба была. Потом уже, после войны, в Москве роль Жизели как-то наладилась...
Надо сказать, что как "Шопениану", так и "Жизель" я танцевала всю жизнь. "Жизель" и "Ромео и Джульетта" – первые мои спектакли, которые танцевала за рубежом. "Жизель" – это и начало моей второй творческой жизни, уже как педагога, – первая моя работа с Катей Максимовой.
Но, как ни странно, партия Жизели пришла ко мне случайно. Мне в "Жизели" сначала поручили партию Мирты. Но заболела исполнительница Жизели – Елена Михайловна Люком, балерина из прежней, еще досоветской плеяды. И тогда мне дали Жизель.
– Опять перст судьбы.
– Роль чрезвычайно интересная. В ней гармонично сочетаются танец и полутанцевальные, пантомимные эпизоды. Танец я как-то быстрее освоила. А игровые, вот эти пантомимные куски никак не давались. Мешала моя зажатость, я все еще стеснялась "играть" на глазах у всех. Поэтому, наверное, мне поначалу предназначали Мирту – там чисто танцевальная партия, только чуть-чуть надо себя актерски проявить.
Однажды я вышла после репетиции расстроенная, что ничего у меня не получается. Не заходя домой, села в автобус и поехала куда глаза глядят, чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей. Автобус ехал в Детское Село – так после революции называлось Царское Село. Родные для меня места, нас вывозили сюда на лето, когда в школе училась. Школа арендовала бывший дворец князя Юсупова: прекрасное здание, а вокруг – большой тенистый парк. Мы любили по нему гулять и хором пели все, что в голову придет: арии из опер, мелодии из балетов, русские народные песни. А в пасмурные дни и вечерами собирались в большом зале, где стоял рояль. За рояль садилась Оля Берг и по памяти играла музыку разных балетов, а мы танцевали – импровизировали. Своими силами ставили и целые детские спектакли. Особенно запомнился спектакль "Среди цветов" – с танцами, песнями, стихами. Марина Семенова изображала внучку садовника, она танцевала и пела: "По саду-садочку тачку я катаю и песком дорожку желтым посыпаю". Вот надо же! Что-то нужное иной раз никак не вспомнишь. А это застряло в памяти. Марина, блестяще одаренная, была всеобщей любимицей – и педагогов, и воспитанниц. Мы любовались ею.
– А кого вы изображали в этом спектакле?
– Таня Вечеслова и Валя Вахрушева изображали бабочек, а я – цветок (смеется) – гортензию. ...Так вот, когда я опять очутилась в этих местах детства, все из тех лет встало перед глазами. Я подумала: какие мы были беззаботные, счастливые, а теперь вот мучайся. Хоть и хотелось отвлечься, но опять мысли возвращались к Жизели. Я села на скамейку – никого рядом нет, аллея пустынная – и стала фантазировать: вот так Жизель садится на скамейку, Альберт подходит к ней, хочет обнять... Стала представлять себя на ее месте – что бы я сделала? Начала немножко пробовать: вот так надо сделать или иначе? И так в себя углубилась, что не заметила – какие-то прохожие остановились и наблюдают за мной. Вдруг подняла глаза, их всех увидела и не знала, куда бежать, где спрятаться... Как говорят: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так и тут – этот случай неожиданно послужил мне уроком. Поняла вдруг: вот, оказывается, можно так отрешиться от окружающего тебя, и тогда свободно можешь "играть", изображать другого человека. И я стала себя приучать: вышла на сцену, вокруг ничего и никого нет, я – одна, и не надо смотреть в зал. Эта темнота... когда знаешь, что там сидят люди и все смотрят на тебя – страшно! А тут мне стало легче: постепенно таким способом я освобождалась от своей скованности.
– Вы вступили во взрослую жизнь, когда в стране еще был нэп, а значит, и искушений, соблазнов в таком городе, как Петроград, хватало: и модные магазины с шикарными нарядами в витринах, и рестораны, и варьете... Как вы это воспринимали?
– Никак. Может, оттого, что росла в скромной обстановке, в закрытой школе. Бесспорно, и оттого, что свое дело, своя профессия требовали многого: и мыслей, и чувств, и сил, и времени. Не только у меня так было – наше поколение в целом росло аскетичным.
Получила свою первую зарплату – 60 рублей. Казалось мне странным: меня учили, взяли в театр, дали сольное место и еще за это деньги платят! Побежала в кафе "Норд" (нынешний "Север") – оно славилось своими тортами, пирожными... Купила пирожные бабушке, родителям. А дальше не знаю, на что еще деньги потратить, растерялась... Наивно? Да, наивно. Но нас так воспитали...
– Помимо балета, какие интересы были у вас, как проводили свободное время?
– С приходом в театр началась у меня вторая школа, или, можно сказать, – "мои университеты". Мы выходили из нашей школы мало образованными в области общей культуры, и приходилось недостаток знаний пополнять самим. Я на каждый день намечала себе план: куда пойду после репетиций и вечером, если нет у меня спектакля. Русский музей, Эрмитаж – изо дня в день надо туда ходить, чтобы все внимательно посмотреть, осмыслить. Я не люблю спешить. Еще, конечно, драматический театр, в первую очередь – Александринка, тогда – Театр имени А.С.Пушкина. В первый же мой сезон я пересмотрела все спектакли Александринки. С тех пор ни одной премьеры не пропускала и одну и ту же постановку смотрела по нескольку раз с разными исполнителями. А исполнители были один другого талантливей: Екатерина Корчагина-Александровская, Илларион Певцов, Леонид Вивьен, Евгений Студенцов, Борис Горин-Горяинов... да все, каждого надо бы назвать.
– После балета драматический театр вы любите больше всего?
– Вы знаете, тут такая странность... Я и сейчас не могу сказать, что люблю балет как таковой.
– Как?!
– Не знаю... Может, это зависит от моей натуры. Может, через мою жизнь не прошло какое-то потрясение: я ведь не застала Анну Павлову, Тамару Карсавину, Ольгу Спесивцеву, Вацлава Нижинского... Советский балет рождался в какой-то мере заново, если иметь в виду поколения артистов. Это уже мое поколение: кто-то постарше, кто-то помоложе, люди, которые рядом, а как говорится, "лицом к лицу лица не увидать". Артистов моего поколения по-другому воспринимаю: "болею" за них профессионально, знаю их сильные и слабые стороны, переживаю за них. На сцене не могу смотреть на них, полностью отдавшись спектаклю. Конечно, что-то нравилось больше, что-то – меньше... А знаменитых зарубежных балерин, к сожалению, видела уже только в их последние годы – безусловно, что-то захватывало. Но я говорю о другом... О таком потрясении, которое в молодости испытала во МХАТе на спектакле "Дни Турбиных". Это самое сильное театральное впечатление в моей жизни. Даже позже, скажем, "Анна Каренина" в том же МХАТе – тоже сильное впечатление, но уже другое, и только отдельные эпизоды остались в памяти. А в "Турбиных" – все целое! Надо сказать, что я – весьма трезвый человек, не сентиментальный – не испытываю такого безумного восторга: "Ах, что я видела!" Я достаточно рационально ко всему подхожу. Но тогда, на "Турбиных", не заметила, как пролетел спектакль, даже забыла, где нахожусь. Раз в жизни такое со мной случилось. Я сама словно была там, среди этих людей, среди Турбиных... Еще чуть-чуть, и я бы заговорила с ними... Когда дали свет, не поняла: что это? Почему сижу в ложе, а не у Турбиных нахожусь? Еще Костя Сергеев (мы с ним вместе смотрели, как раз перед своим спектаклем приехали в Москву на гастроли) говорит: "Галочка! Все уже закончилось, все хлопают". А я не могу опомниться, не могу идти. И шла потом, как будто прожила какую-то новую жизнь. Так навсегда это в памяти и осталось...
– А музыка? Профессионально понятно: музыка пронизывает всю вашу жизнь, балет и музыка неразрывны. А иная музыка, не в балетном спектакле, какое место занимает в вашей жизни?
– Музыка... Музыка для меня не вид искусства даже, а больше. Для меня связаны природа и музыка. Обе загадочные, необъяснимые, и обе так влияют на тебя, завораживают, околдовывают... Пробуждают в твоей душе такие скрытые чувства, о которых и не догадывалась...
Можно не уметь, но умом понять, скажем, как пишется книга, как художник рисует, скульптор лепит... А как создается музыка? Как композитор начинает слышать свое произведение? Из чего? Всего-то, казалось бы, есть семь нот, и все. Мне этого не понять. Меня иногда спрашивают: знакомо ли мне чувство зависти? Скорее всего, нет. Но вот чему всегда удивлялась и чему завидую, когда человек садится за рояль и начинает импровизировать... Когда в школе были уроки фортепиано, я всегда играла только по нотам, потом и это ушло...
Среди музыкальных инструментов у меня любимый – рояль. Если за роялем большой музыкант, кажется, что играет целый оркестр – такое богатство звучания может дать рояль. А иногда слышишь только один инструмент. Сам по себе тембр фортепиано мне ближе. Приобщение к музыке у меня связано с Ленинградской филармонией. Мы ходили туда своей группой: Таня Вечеслова, Нина Анисимова и я.
Чего только мы не прослушали в филармонии: Бах, Бетховен, Чайковский, молодой Шостакович... Много интересных музыкантов выступали в филармонии. Из дирижеров больше всего ценили Александра Васильевича Гаука (он нас обычно и приглашал), который работал и в театре, и в филармонии. Потом Мравинский появился... Всех сразу и не вспомнишь, разные исполнители: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Генрих Нейгауз, Владимир Софроницкий... вот они выступали у нас.
Но опять-таки моя натура такая, видимо... На концертах мне свет мешает, неловко как-то себя чувствую оттого, что рядом люди. Я лучше, глубже воспринимаю, когда одна дома слушаю пластинки или записи по радио. Также и в молодости я иначе воспринимала, когда Гаук приглашал на репетиции. Сядем тихонько в ложе и слушаем... Он где-то остановит, что-то скажет музыкантам. Это не мешало, мне казалось интереснее. Полный зрительный зал для восприятия музыки мне как бы ни к чему. Как кому...
А однажды мне довелось слышать особенный концерт Святослава Рихтера. Была весна. Вдруг во втором отделении погас свет. А Рихтер продолжал играть – Шопена или Шумана, точно сейчас не вспомню. Звучит музыка, а через верхние полукруглые окна концертного зала тихонько проникает свет белых ночей (в Москве, правда, они не белые, но все-таки похоже)... Этот загадочный свет, эта летящая музыка удивительно слились, создалась ни с чем не сравнимая зачарованная атмосфера. Нечто самое проникновенное открылось мне тогда в рихтеровском исполнении. Обострилось мое понимание, мое восприятие...
Рихтер – тоже мое такое потрясение, идущее через всю жизнь, как "Дни Турбиных"... Я имею в виду не только этот концерт, а в целом его творчество. Стараюсь, когда могу, всегда слушать его – вот и на "Декабрьских вечерах" тоже бываю. Когда Рихтер за роялем, неловко, неуместно сказать: "Он играет". Рождается музыка, как впервые. Я не воспринимаю его как-то отдельно: вот инструмент, вот человек, пианист – не воспринимаю как человека во плоти, как всех нас. Это для меня целое, и все – музыка. Ни слова не сказано, а перед тобой мир раскрылся, и ты как бы родился заново. Я не специалист, и только пытаюсь (может, неуклюже) выразить свои ощущения...
– Галина Сергеевна, а каков был круг вашего общения во времена молодости, с какими интересными людьми вы тогда свели знакомство?
– Прекрасные люди окружали меня и в нашем театре, и вне его. Причем не только какие-то знаменитости: простые рабочие у нас в театре – люди, преданные искусству, болеющие за артистов. Мне папа рассказывал, как рабочие говорили ему: "Как это вы разрешаете своей дочке много танцевать, у нее ноги-то подломаются, такие тоненькие..." В то время чтобы кто-то через сцену прошел в галошах?! Никогда в жизни! (Тогда принято было на ботинки надевать галоши, а пришел в помещение, галоши снял, и ходишь в чистой обуви – очень удобно.) В театре совершенно отсутствовало панибратство, все обращались к старшим на "вы": не важно, кто этот "старший" – артист или рабочий. Вот так я училась общению, дисциплине, служению театру. Из мелочей все складывается...
А вне театра самыми главными для меня стали два человека: Елизавета Ивановна Тиме и ее муж Николай Николаевич Качалов. Она – известная актриса Александринского театра, он – ученый-химик, профессор. Дом Елизаветы Ивановны и Николая Николаевича стал вторым моим родным домом. Бывала у них чуть ли не каждый день, и днем после репетиций забегу, и вечером, если свободна – опять у них. Возможно, родители в душе были немного недовольны тем, что так часто ухожу туда. Но они – люди деликатные, никогда ничего мне не высказывали. Я отлично осознаю: если бы не родители, я бы была никто. В нашем искусстве они всегда являлись для меня самым большим авторитетом. И своим поведением в жизни они меня многому учили – доброте, честности, трудолюбию... Но в доме Тиме и Качалова, громко говоря, открывались новые для меня горизонты: и родители, бесспорно, это понимали. Там расширялся мой кругозор.
Дом Елизаветы Ивановны и в Ленинграде, и в Москве приобрел известность как своеобразный "культурный центр"...
– Как в старину говорили – салон.
– Ну такой гостеприимный дом с большими культурными традициями. Без малейшей богемности. Здесь люди собирались не для застолья. Всегда просто скромное угощенье: какое-то печеньице, мармелад, легкое вино... Собирались тут известные артисты, музыканты, писатели, художники... Не только ленинградцы, но и те, кто приезжал на гастроли, кто привозил свою выставку, – все приходили. Леонид Собинов пел в этом доме, Алексей Толстой читал свои новые произведения, делился своими замыслами Всеволод Мейерхольд, читали стихи, прозу знаменитые мхатовцы... Интереснейших людей я узнала в этом доме.
Но сама и слово боялась вымолвить. Не умела, да и права не имела. Только впитывала, как губка, все их разговоры, размышления, споры... Радовалась, что могла слушать, что смогла не мешать. Эти люди старались меня образовывать исподволь, не назидательно.
Елизавета Ивановна и Николай Николаевич всегда смотрели мои спектакли и потом, не при всех, а когда мы оставались одни, рассказывали о своих впечатлениях. Недаром Елизавета Ивановна славилась и как педагог. Она умела так разобрать мои роли, что будила воображение. Что-то немного подсказывала, советовала. Но я не знала, как выполнить совет. Вот если бы мне показали! Тут ли мне голову опустить, руку поднять... не знаю, вот так наивно. А Елизавета Ивановна говорит: "Ну показать – нет, я не знаю, как это можно сделать у вас. Сама должна искать, думать". Думать, как сделать содержательнее свое, по-своему. В своих приемах искать мысль – напрокат "чужое" невозможно взять. В то время я ни строчки не читала Станиславского, да и о системе его, скорее всего, впервые услышала в доме Елизаветы Ивановны. Да, напрямую балету другие искусства не помогут, но, не зная их, ты скуден как человек, а значит, и в своем деле будешь скуден. Надо внутри себя иметь такую "заветную шкатулку", туда складывать все впечатления, переживания, мгновения искусства, природы, события жизни, все, что вокруг, что заставило тебя задуматься и взволноваться...

Екатерина БЕЛОВА
Документальный фильм "Галина Уланова. Незаданные вопросы"
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]

В детстве на вопрос: «Кем ты хочешь быть?» – Уланова не задумываясь отвечала: «Мальчиком».

С 1947 года Уланова не танцевала «Лебединое озеро»; на вопрос: «Почему?» – отвечала: – Из-за травмы ноги я не могу делать тридцать два фуэте. – Но, Галина Сергеевна, многие балерины вообще не делают фуэте, заменяя их другими движениями. – Я не могу танцевать хуже, чем Уланова.

На одном из концертов Уланова танцевала «Умирающего лебедя». В антракте за кулисы к ней бросились зрители: – Это потрясающе, необыкновенно, сегодня был какой-то особенный трепет, дрожь прощания с жизнью! – Может быть, это оттого, что на сцене очень дуло, – невозмутимо ответила Уланова.

"Я сейчас не ставлю себе определенных психологических и профессиональных рубежей, которые должны быть непременно взяты. Я делаю интересную для себя работу. Интерес к работе - первое, что я учитываю, когда решаю, принимать предложение или нет."

"Желание внутренне мотивировать - почему я здесь, что я могу на этом месте, - у меня появилось достаточно давно. Это проявилось даже в подходе к работе. Если тебе дают любую партию - не важно, что другие говорят "как это тебе подходит!" или "ой, это тебе совсем не подходит!" - в любом случае ты поставлен в ситуацию, которую не можешь изменить в силу определенных причин. Я выбрала такую позицию: то, что я должна сделать, я сделаю как можно лучше, с полной отдачей всех своих сил и, по возможности, не просто качественно и интересно, а - одухотворенно".

"Зависит ли от нас выбор репертуара? Чаще всего нет. Но! Любой человек имеет возможность свободы творчества. Можно, не меняя рисунка танца, расставить какие-то свои акценты, а очень часто бывает, что акценты смещают идею и даже смысл происходящего. Можно нюансами выстроить линию роли так, что получится совершенно другой сигнал, другое ощущение от роли. Главное, чтобы у артиста была цель, к которой бы он стремился. А достигнуть ее можно совершенно незаметными средствами".

«Танец требует огромного, каждодневного труда. Даже летом, на отдыхе, все равно надо заниматься. И я довольно рано поняла, что только труд может создать легкость, красоту и вдохновенность танца. Впрочем, я никогда не любила этих пышных слов: они всегда казались мне очень приблизительными, даже далекими от сути нашей работы. Но уж если надо объяснять истоки мастерства, то лучше всего сослаться на Горького: талант — это работа. Кажется, так…"
«Сколько раз, уже кончив школу, уже став взрослой и самостоятельной, я, чуть не плача, становилась по утрам, в дни летнего отдыха, к ненавистной палке и, точно ворочая жернова внутреннего сопротивления, начинала извечный экзерсис. О, как я тогда ненавидела этот ужасный балет, это, по выражению одного поэта, „наше злое искусство“! Как мне хотелось (особенно если дело было летом, возле моего любимого Селигера) плюнуть, бросить все и вместе со всеми убежать на озеро, взять байдарку и самой грести и плыть, плыть по сверканию воды, под синью неба, среди шуршания камышей… Но какой-то противный, невидимый голос настойчиво повторял: „Занимайся! Занимайся! Ведь если ты не станешь заниматься, ты будешь ничем, у тебя не будет даже профессии, ты будешь никчемной балериной… Надо, надо работать!“
И странное дело: проходило всего несколько минут, я едва успевала сделать свои первые упражнения, и, точно сдвинув наконец эти тяжелейшие жернова, испытывала чувство какого-то блаженного облегчения. Сознание, что я осталась верна своему долгу, устояла перед соблазном прогулки, давало мне прямо-таки тщеславное удовлетворение. И наступал миг, который я очень любила, — когда я понимала, что долг мой выполнен: я „отзанималась“ положенное время и теперь заслуженно, с утроенным удовольствием целый день могу наслаждаться свободой и, сев в свою байдарку, догнать всю компанию…».

Галина Уланова

«Все мои партии имеют в общем и разное и одно лицо… Я во всех своих ролях провожу какую-то единую линию. Не знаю, насколько она у меня получается в них, но я придерживаюсь какой-то большой глубины человеческих чувств, отношений, самопожертвования — ради большого, глубокого, чистого и честного».

Галина Уланова