Правила жизни. Олег Табаков
Много ерунды происходит от желания людей понравиться. Синдром Хлестакова: хотите видеть меня таким? Пожалуйста! Этаким? Рад стараться!
Все эти разговоры, что кино убило театр, — чушь собачья. У театра есть немыслимая привилегия: человеку предлагают действо, которое разворачивается только один раз, на его глазах. Вышли два актера, вынесли коврик — и началось.
Не надо бояться быть глупым, смешным, нелепым. Человек так устроен, что в нем масса интересного, но это часто остается за кругом нашего внимания. Мы идем по первому слою.
Во все времена смешно от одного и того же: от несовершенства человека.
Ситуация в стране — сама собой, искусство — само собой. Виктор Астафьев писал и в советской действительности, и в постсоветской, и в годы капитализма — умудряясь в любые эпохи сохранять достоинство. Так всегда бывает, когда пишешь, думаешь вглубь.
Русское телевидение — дремучее. Но меня русское телевидение не пугает: у меня же пульт есть!
Сегодня нет героев. И это нормально. Что-то я не помню, чтобы французская революция родила множество героев. Все больше тартюфы или какие-нибудь пакостники, дурачки, господа журдены.
Зрелищность для меня не бранное слово. Будьте вы семи пядей во лбу и переполнены самыми значительными гуманными идеями, но если ваше театральное действо не зрелищно — не будут вас смотреть. Люди уйдут из зрительного зала, невзирая на дороговизну билетов. Сначала они голосуют рублем, потом — ногами.
Талант — единственное, что меня может тронуть. Читаю Кутзее — это меня трогает. И еще — человек со странной фамилией Алексей Иванов, пишущий о Соединенных Штатах Зауральской республики. Талант — это и учет времени, стоящего на дворе. Но только не в смысле конъюнктуры, а в том смысле, что идеал, как утверждают культурологи, меняется каждые семь лет.
Мои учителя говорили: от существа к существу о существе по существу. Сочетания такого рода в театре встречаются все реже и реже: все более как-то получается не по существу.
Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, ушло безвозвратно. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей ту свободу, которую получил.
|