Полет на земле

[ivettalen]

Э то из чего же такое совершенное ЧУДО?????????????????????????

[Аня]

Галина Сергеевна Уланова. Немного о великой балерине.

Балерина всегда держала людей на солидной дистанции. У нее практически не было близких друзей. Галина Сергеевна всегда мало говорила и даже получила прозвище "Великая Немая". Интервью балерина давала крайне редко и неохотно, а во время немногочисленных бесед с журналистами могла, например, сосредоточенно зашивать свою балетную туфельку. Однажды она скажет: "Жизнь моей души принадлежит только мне…" Уланова обожала состояние одиночества.
А Нина Тимофеева так отозвалась о ней в своих воспоминаниях: «Уланова — это воплощение долга, служения, безукоризненной ответственности. Она очень сдержанный, иногда до суровости, человек, мужественный, гордый, неподкупный, независимый, но перед искусством она склоняет голову благоговейно и смиренно, служит ему с полным самозабвением. Именно от сознания своего долга, от сознания величия искусства — ее удивительная скромность и ответственность.
Она добра, бесконечно терпелива, но также бесконечно требовательна к себе и другим. Ничем не может быть нарушена ее строжайшая принципиальность. Она никогда и ничего не сделает против своего убеждения. Вот почему работа с ней не только радость, но и великий пример, образец, урок. Когда она входит в класс, мне кажется, что в нем становится светлее. При ней невольно исчезает все мелкое, малодушное, злое. При ней нельзя, совестно быть внутренне слабой и нечистой, неискренней. У нее какая-то своя очищающая миссия в искусстве, она возвышала людей своим появлением, своей жизнью на сцене, и сейчас она делает лучше тех, с кем общается в сфере театра, работы. Поэтому ее нельзя назвать педагогом, репетитором, это было бы кощунственно; она не роли „делает“, она учит быть художником, учит жить, думать, любить, прощать и нести все это в свое творчество, в образы, которые создаешь на сцене».
"Я человек другого века", — всегда говорила она. А ее ученики считают - она была над временем. И долго еще будет над ним.

Екатерина Щеглова

[Аня]

Фильм Галина Уланова "Одиночество Богини".
ikedolls.ru/watch/fizruk/galina-ulanova-odinochestvo-bogini-2009-god.html

[Аня]

"Я не хотела танцевать..."
Воспоминания Галины Улановой

– Как проходили первые мои выступления? – переспрашивала меня Галина Сергеевна и отвечала: – Волнение, безумный страх – больше ничего. Никакого удовольствия от выхода на сцену я не получала. Даже когда на репетиции вроде что-то удавалось, потом не выходило на сцене. Одно движение не выходит, другое недоделала, с третьего падаю... Мама просила Федора Васильевича Лопухова (он тогда был художественным руководителем балета): "Не надо ей так много давать, она не справляется". А он отвечал: "Ничего, пусть падает, это от волнения, пусть привыкает". Не только меня, но всю молодежь не боялись выпускать на сцену. И в общем, преодолевая трудности, мы крепли. Не будь такое время, я бы, быть может, и не вышла бы в балерины...

– Вы учились в школе, рядом всегда находилась мама. Пришли в театр, рядом папа: режиссер, ведущий балетные спектакли. Когда Сергей Николаевич стал режиссером?

– Когда я пришла в школу, он как раз перешел на эту работу. Оттанцевал на сцене двадцать лет – срок, когда артисту балета положена пенсия. Работа режиссера внешне неприметная, но чрезвычайно важная, ответственная и трудная. Надо очень хорошо знать все спектакли: и новые, и старые. Надо иметь определенные человеческие качества, чтобы доброжелательно обращаться с целым коллективом артистов, где у каждого свой характер.
Конечно, то, что рядом папа, было для меня очень важно. Без него меня совсем бы страх сковал. Но он никогда меня не опекал, не выделял среди остальных, а относился чисто по-служебному – всегда в театре обращался ко мне на "вы", как и к другим артистам. Это шло не от равнодушия, а, можно сказать, от внутренней дисциплины, театральной культуры. Так же строго вела себя и мама. Она все мои выступления смотрела, стоя в артистической ложе. Мама мне рассказывала, что, когда мне предстояло делать трудные движения, она вся внутренне сжималась, лицо закрывала руками и так через пальцы смотрела на меня. А когда в "Лебедином озере" дело дошло до фуэте, у мамы нервы окончательно сдали, и она выскочила из ложи, чтобы уже и не видеть ничего...
Первые годы мной владела только одна мысль: лишь бы дотанцевать и лишь бы все сделать, что задано, – так вот по-школьному сделать движения, которым нас учили. А когда впервые делала на сцене фуэте, вообще все происходило, как в тумане... Свое первое выступление в "Лебедином" я просто не помню: что было, как было, я это или не я...
По поводу какой-то работы над образом... Никакого понятия я об этом не имела. Партию Одетты-Одиллии – порядок движений, танцевальный рисунок показала мне Елизавета Павловна Гердт: известная балерина, дочь премьера Мариинского театра Павла Андреевича Гердта, она только что оставила сцену и стала преподавать. Я старалась лишь точно исполнить то, что показывала Елизавета Павловна. А Лопухов рассказывал мне о музыке Чайковского и о том, что это за образ – Одетта-Одиллия. Но доходили до меня его объяснения плохо. Поняла только, что Одетта – сказочное существо; девушка, превращенная в птицу, и что в ней – двойственность человека и лебедя. Но в голове не укладывалось: как же эдакое можно совместить и показать?! Позже, постепенно, как-то думалось над этим... Раз за разом что-то прибавлялось к уже сделанному, исправлялись какие-то вещи... Первое "Лебединое" танцевала с Михаилом Дудко – тогда уже ведущим артистом. Принца Зигфрида он танцевал не в первый раз и меня очень поддержал в прямом (как партнер в поддержках) и переносном смысле.
– Галина Сергеевна, так символично получилось, что первая ваша ведущая партия – Одетта-Одиллия – стала сразу знаковой для вашего творчества и для всего балетного театра. Ибо в мире существуют две-три трактовки этой партии, которые являются основополагающими, все остальное – производное от них. И ваша интерпретация – высочайший образец.
– Вы говорите лишнее...
– Не я говорю, я повторяю признанное, сказанное большими знатоками...
– Оставим это... Если говорить, что значит для меня "Лебединое озеро"? Многое. И здесь есть такая своя закономерность: с этим балетом у меня всегда связано понятие "экзамен". Первый раз я танцевала только окончившей школу, это как бы был мой экзамен в театре на вступление в артистки, на положение балерины. Первый раз я поехала танцевать в Москву, первые мои столичные гастроли – тоже "Лебединое озеро": свой экзамен на признание (как сказать?) – ну за порогом родного дома. И последний раз: единственные гастроли, когда я за рубежом танцевала "Лебединое" в Америке, правда, тогда только один акт – "лебединый". Тоже своего рода экзамен, когда я выступала в партии Одетты перед зарубежным зрителем...
Но это не только для меня. Для каждой балерины "Лебединое" – экзамен, даже если Одетта-Одиллия и не первая ее роль. Спектакль поставлен настолько хитро (если можно так сказать), что выявляет балерину, выявляет ее данные. После этого балета можно видеть, на что она способна...
– Не раз приходилось слышать сетования зрителей и артистов, что вы рано бросили танцевать "Лебединое озеро"...
– Что значит – рано? Кто это определяет? Сам артист, прежде всего, должен почувствовать, когда наступает время. И чувствует. Но иногда, знаете – "и сам обманываться рад". Надо быть к себе особенно внимательным.
– Говорят, что "Лебединое" вы бросили без всяких видимых причин.
– Не знаю, как считать – видимые они, или невидимые. Ты сам себе должен быть судьей, чтобы определить случайное и неслучайное... У меня произошло вот что: на одном из представлений "Лебединого" (это после войны, я уже работала в Москве) я не "докрутила" фуэте. Может, и случайно: перед этим у меня была травма. Но я не могу экспериментировать и проверять случайности на публике. Меня уговаривали, что в конце концов можно и заменить фуэте, так некоторые балерины делают. Но если бы я делала так с самого начала – не фуэте, а другие вращения по кругу... А так что же получается?! Тебя знали, ты делала то-то, а теперь этого сделать не можешь. Нельзя опускать первоначальную планку. Ступенькой ниже, ниже, и куда же ты попадешь? И чем больше достигнуто, тем это опаснее...
– Галина Сергеевна, я каждый раз отмечаю про себя, как удивительно гармонично идет ваша творческая жизнь с первых сезонов. Сначала вы станцевали в крупнейших балетах Петипа. А потом, в 1931 – 1932 годах, наступает сезон романтических балетов: вы танцуете "Шопениану" и "Жизель"...
– "Шопениану" мне в театре (после выпускного школьного концерта), бесспорно, стало уже легче танцевать. А "Жизель" давалась ох как трудно: если строго подходить, то и вообще не далась. В Ленинграде я ее и танцевала считаные разы. Я считаю: это так – эскиз... только проба была. Потом уже, после войны, в Москве роль Жизели как-то наладилась...
Надо сказать, что как "Шопениану", так и "Жизель" я танцевала всю жизнь. "Жизель" и "Ромео и Джульетта" – первые мои спектакли, которые танцевала за рубежом. "Жизель" – это и начало моей второй творческой жизни, уже как педагога, – первая моя работа с Катей Максимовой.
Но, как ни странно, партия Жизели пришла ко мне случайно. Мне в "Жизели" сначала поручили партию Мирты. Но заболела исполнительница Жизели – Елена Михайловна Люком, балерина из прежней, еще досоветской плеяды. И тогда мне дали Жизель.
– Опять перст судьбы.
– Роль чрезвычайно интересная. В ней гармонично сочетаются танец и полутанцевальные, пантомимные эпизоды. Танец я как-то быстрее освоила. А игровые, вот эти пантомимные куски никак не давались. Мешала моя зажатость, я все еще стеснялась "играть" на глазах у всех. Поэтому, наверное, мне поначалу предназначали Мирту – там чисто танцевальная партия, только чуть-чуть надо себя актерски проявить.
Однажды я вышла после репетиции расстроенная, что ничего у меня не получается. Не заходя домой, села в автобус и поехала куда глаза глядят, чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей. Автобус ехал в Детское Село – так после революции называлось Царское Село. Родные для меня места, нас вывозили сюда на лето, когда в школе училась. Школа арендовала бывший дворец князя Юсупова: прекрасное здание, а вокруг – большой тенистый парк. Мы любили по нему гулять и хором пели все, что в голову придет: арии из опер, мелодии из балетов, русские народные песни. А в пасмурные дни и вечерами собирались в большом зале, где стоял рояль. За рояль садилась Оля Берг и по памяти играла музыку разных балетов, а мы танцевали – импровизировали. Своими силами ставили и целые детские спектакли. Особенно запомнился спектакль "Среди цветов" – с танцами, песнями, стихами. Марина Семенова изображала внучку садовника, она танцевала и пела: "По саду-садочку тачку я катаю и песком дорожку желтым посыпаю". Вот надо же! Что-то нужное иной раз никак не вспомнишь. А это застряло в памяти. Марина, блестяще одаренная, была всеобщей любимицей – и педагогов, и воспитанниц. Мы любовались ею.
– А кого вы изображали в этом спектакле?
– Таня Вечеслова и Валя Вахрушева изображали бабочек, а я – цветок (смеется) – гортензию. ...Так вот, когда я опять очутилась в этих местах детства, все из тех лет встало перед глазами. Я подумала: какие мы были беззаботные, счастливые, а теперь вот мучайся. Хоть и хотелось отвлечься, но опять мысли возвращались к Жизели. Я села на скамейку – никого рядом нет, аллея пустынная – и стала фантазировать: вот так Жизель садится на скамейку, Альберт подходит к ней, хочет обнять... Стала представлять себя на ее месте – что бы я сделала? Начала немножко пробовать: вот так надо сделать или иначе? И так в себя углубилась, что не заметила – какие-то прохожие остановились и наблюдают за мной. Вдруг подняла глаза, их всех увидела и не знала, куда бежать, где спрятаться... Как говорят: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так и тут – этот случай неожиданно послужил мне уроком. Поняла вдруг: вот, оказывается, можно так отрешиться от окружающего тебя, и тогда свободно можешь "играть", изображать другого человека. И я стала себя приучать: вышла на сцену, вокруг ничего и никого нет, я – одна, и не надо смотреть в зал. Эта темнота... когда знаешь, что там сидят люди и все смотрят на тебя – страшно! А тут мне стало легче: постепенно таким способом я освобождалась от своей скованности.
– Вы вступили во взрослую жизнь, когда в стране еще был нэп, а значит, и искушений, соблазнов в таком городе, как Петроград, хватало: и модные магазины с шикарными нарядами в витринах, и рестораны, и варьете... Как вы это воспринимали?
– Никак. Может, оттого, что росла в скромной обстановке, в закрытой школе. Бесспорно, и оттого, что свое дело, своя профессия требовали многого: и мыслей, и чувств, и сил, и времени. Не только у меня так было – наше поколение в целом росло аскетичным.
Получила свою первую зарплату – 60 рублей. Казалось мне странным: меня учили, взяли в театр, дали сольное место и еще за это деньги платят! Побежала в кафе "Норд" (нынешний "Север") – оно славилось своими тортами, пирожными... Купила пирожные бабушке, родителям. А дальше не знаю, на что еще деньги потратить, растерялась... Наивно? Да, наивно. Но нас так воспитали...
– Помимо балета, какие интересы были у вас, как проводили свободное время?
– С приходом в театр началась у меня вторая школа, или, можно сказать, – "мои университеты". Мы выходили из нашей школы мало образованными в области общей культуры, и приходилось недостаток знаний пополнять самим. Я на каждый день намечала себе план: куда пойду после репетиций и вечером, если нет у меня спектакля. Русский музей, Эрмитаж – изо дня в день надо туда ходить, чтобы все внимательно посмотреть, осмыслить. Я не люблю спешить. Еще, конечно, драматический театр, в первую очередь – Александринка, тогда – Театр имени А.С.Пушкина. В первый же мой сезон я пересмотрела все спектакли Александринки. С тех пор ни одной премьеры не пропускала и одну и ту же постановку смотрела по нескольку раз с разными исполнителями. А исполнители были один другого талантливей: Екатерина Корчагина-Александровская, Илларион Певцов, Леонид Вивьен, Евгений Студенцов, Борис Горин-Горяинов... да все, каждого надо бы назвать.
– После балета драматический театр вы любите больше всего?
– Вы знаете, тут такая странность... Я и сейчас не могу сказать, что люблю балет как таковой.
– Как?!
– Не знаю... Может, это зависит от моей натуры. Может, через мою жизнь не прошло какое-то потрясение: я ведь не застала Анну Павлову, Тамару Карсавину, Ольгу Спесивцеву, Вацлава Нижинского... Советский балет рождался в какой-то мере заново, если иметь в виду поколения артистов. Это уже мое поколение: кто-то постарше, кто-то помоложе, люди, которые рядом, а как говорится, "лицом к лицу лица не увидать". Артистов моего поколения по-другому воспринимаю: "болею" за них профессионально, знаю их сильные и слабые стороны, переживаю за них. На сцене не могу смотреть на них, полностью отдавшись спектаклю. Конечно, что-то нравилось больше, что-то – меньше... А знаменитых зарубежных балерин, к сожалению, видела уже только в их последние годы – безусловно, что-то захватывало. Но я говорю о другом... О таком потрясении, которое в молодости испытала во МХАТе на спектакле "Дни Турбиных". Это самое сильное театральное впечатление в моей жизни. Даже позже, скажем, "Анна Каренина" в том же МХАТе – тоже сильное впечатление, но уже другое, и только отдельные эпизоды остались в памяти. А в "Турбиных" – все целое! Надо сказать, что я – весьма трезвый человек, не сентиментальный – не испытываю такого безумного восторга: "Ах, что я видела!" Я достаточно рационально ко всему подхожу. Но тогда, на "Турбиных", не заметила, как пролетел спектакль, даже забыла, где нахожусь. Раз в жизни такое со мной случилось. Я сама словно была там, среди этих людей, среди Турбиных... Еще чуть-чуть, и я бы заговорила с ними... Когда дали свет, не поняла: что это? Почему сижу в ложе, а не у Турбиных нахожусь? Еще Костя Сергеев (мы с ним вместе смотрели, как раз перед своим спектаклем приехали в Москву на гастроли) говорит: "Галочка! Все уже закончилось, все хлопают". А я не могу опомниться, не могу идти. И шла потом, как будто прожила какую-то новую жизнь. Так навсегда это в памяти и осталось...
– А музыка? Профессионально понятно: музыка пронизывает всю вашу жизнь, балет и музыка неразрывны. А иная музыка, не в балетном спектакле, какое место занимает в вашей жизни?
– Музыка... Музыка для меня не вид искусства даже, а больше. Для меня связаны природа и музыка. Обе загадочные, необъяснимые, и обе так влияют на тебя, завораживают, околдовывают... Пробуждают в твоей душе такие скрытые чувства, о которых и не догадывалась...
Можно не уметь, но умом понять, скажем, как пишется книга, как художник рисует, скульптор лепит... А как создается музыка? Как композитор начинает слышать свое произведение? Из чего? Всего-то, казалось бы, есть семь нот, и все. Мне этого не понять. Меня иногда спрашивают: знакомо ли мне чувство зависти? Скорее всего, нет. Но вот чему всегда удивлялась и чему завидую, когда человек садится за рояль и начинает импровизировать... Когда в школе были уроки фортепиано, я всегда играла только по нотам, потом и это ушло...
Среди музыкальных инструментов у меня любимый – рояль. Если за роялем большой музыкант, кажется, что играет целый оркестр – такое богатство звучания может дать рояль. А иногда слышишь только один инструмент. Сам по себе тембр фортепиано мне ближе. Приобщение к музыке у меня связано с Ленинградской филармонией. Мы ходили туда своей группой: Таня Вечеслова, Нина Анисимова и я.
Чего только мы не прослушали в филармонии: Бах, Бетховен, Чайковский, молодой Шостакович... Много интересных музыкантов выступали в филармонии. Из дирижеров больше всего ценили Александра Васильевича Гаука (он нас обычно и приглашал), который работал и в театре, и в филармонии. Потом Мравинский появился... Всех сразу и не вспомнишь, разные исполнители: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Генрих Нейгауз, Владимир Софроницкий... вот они выступали у нас.
Но опять-таки моя натура такая, видимо... На концертах мне свет мешает, неловко как-то себя чувствую оттого, что рядом люди. Я лучше, глубже воспринимаю, когда одна дома слушаю пластинки или записи по радио. Также и в молодости я иначе воспринимала, когда Гаук приглашал на репетиции. Сядем тихонько в ложе и слушаем... Он где-то остановит, что-то скажет музыкантам. Это не мешало, мне казалось интереснее. Полный зрительный зал для восприятия музыки мне как бы ни к чему. Как кому...
А однажды мне довелось слышать особенный концерт Святослава Рихтера. Была весна. Вдруг во втором отделении погас свет. А Рихтер продолжал играть – Шопена или Шумана, точно сейчас не вспомню. Звучит музыка, а через верхние полукруглые окна концертного зала тихонько проникает свет белых ночей (в Москве, правда, они не белые, но все-таки похоже)... Этот загадочный свет, эта летящая музыка удивительно слились, создалась ни с чем не сравнимая зачарованная атмосфера. Нечто самое проникновенное открылось мне тогда в рихтеровском исполнении. Обострилось мое понимание, мое восприятие...
Рихтер – тоже мое такое потрясение, идущее через всю жизнь, как "Дни Турбиных"... Я имею в виду не только этот концерт, а в целом его творчество. Стараюсь, когда могу, всегда слушать его – вот и на "Декабрьских вечерах" тоже бываю. Когда Рихтер за роялем, неловко, неуместно сказать: "Он играет". Рождается музыка, как впервые. Я не воспринимаю его как-то отдельно: вот инструмент, вот человек, пианист – не воспринимаю как человека во плоти, как всех нас. Это для меня целое, и все – музыка. Ни слова не сказано, а перед тобой мир раскрылся, и ты как бы родился заново. Я не специалист, и только пытаюсь (может, неуклюже) выразить свои ощущения...
– Галина Сергеевна, а каков был круг вашего общения во времена молодости, с какими интересными людьми вы тогда свели знакомство?
– Прекрасные люди окружали меня и в нашем театре, и вне его. Причем не только какие-то знаменитости: простые рабочие у нас в театре – люди, преданные искусству, болеющие за артистов. Мне папа рассказывал, как рабочие говорили ему: "Как это вы разрешаете своей дочке много танцевать, у нее ноги-то подломаются, такие тоненькие..." В то время чтобы кто-то через сцену прошел в галошах?! Никогда в жизни! (Тогда принято было на ботинки надевать галоши, а пришел в помещение, галоши снял, и ходишь в чистой обуви – очень удобно.) В театре совершенно отсутствовало панибратство, все обращались к старшим на "вы": не важно, кто этот "старший" – артист или рабочий. Вот так я училась общению, дисциплине, служению театру. Из мелочей все складывается...
А вне театра самыми главными для меня стали два человека: Елизавета Ивановна Тиме и ее муж Николай Николаевич Качалов. Она – известная актриса Александринского театра, он – ученый-химик, профессор. Дом Елизаветы Ивановны и Николая Николаевича стал вторым моим родным домом. Бывала у них чуть ли не каждый день, и днем после репетиций забегу, и вечером, если свободна – опять у них. Возможно, родители в душе были немного недовольны тем, что так часто ухожу туда. Но они – люди деликатные, никогда ничего мне не высказывали. Я отлично осознаю: если бы не родители, я бы была никто. В нашем искусстве они всегда являлись для меня самым большим авторитетом. И своим поведением в жизни они меня многому учили – доброте, честности, трудолюбию... Но в доме Тиме и Качалова, громко говоря, открывались новые для меня горизонты: и родители, бесспорно, это понимали. Там расширялся мой кругозор.
Дом Елизаветы Ивановны и в Ленинграде, и в Москве приобрел известность как своеобразный "культурный центр"...
– Как в старину говорили – салон.
– Ну такой гостеприимный дом с большими культурными традициями. Без малейшей богемности. Здесь люди собирались не для застолья. Всегда просто скромное угощенье: какое-то печеньице, мармелад, легкое вино... Собирались тут известные артисты, музыканты, писатели, художники... Не только ленинградцы, но и те, кто приезжал на гастроли, кто привозил свою выставку, – все приходили. Леонид Собинов пел в этом доме, Алексей Толстой читал свои новые произведения, делился своими замыслами Всеволод Мейерхольд, читали стихи, прозу знаменитые мхатовцы... Интереснейших людей я узнала в этом доме.
Но сама и слово боялась вымолвить. Не умела, да и права не имела. Только впитывала, как губка, все их разговоры, размышления, споры... Радовалась, что могла слушать, что смогла не мешать. Эти люди старались меня образовывать исподволь, не назидательно.
Елизавета Ивановна и Николай Николаевич всегда смотрели мои спектакли и потом, не при всех, а когда мы оставались одни, рассказывали о своих впечатлениях. Недаром Елизавета Ивановна славилась и как педагог. Она умела так разобрать мои роли, что будила воображение. Что-то немного подсказывала, советовала. Но я не знала, как выполнить совет. Вот если бы мне показали! Тут ли мне голову опустить, руку поднять... не знаю, вот так наивно. А Елизавета Ивановна говорит: "Ну показать – нет, я не знаю, как это можно сделать у вас. Сама должна искать, думать". Думать, как сделать содержательнее свое, по-своему. В своих приемах искать мысль – напрокат "чужое" невозможно взять. В то время я ни строчки не читала Станиславского, да и о системе его, скорее всего, впервые услышала в доме Елизаветы Ивановны. Да, напрямую балету другие искусства не помогут, но, не зная их, ты скуден как человек, а значит, и в своем деле будешь скуден. Надо внутри себя иметь такую "заветную шкатулку", туда складывать все впечатления, переживания, мгновения искусства, природы, события жизни, все, что вокруг, что заставило тебя задуматься и взволноваться...

Екатерина БЕЛОВА
Документальный фильм "Галина Уланова. Незаданные вопросы"
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]

[Аня]

«Нужно иметь внутри заветную шкатулочку и опускать в нее все впечатления жизни, природы, все… Чем больше у актера накоплено в этой шкатулочке, тем скорее он найдет в ней что-то для своих ролей, тем интереснее будет он зрителю, который почувствует, что у него внутри есть свое, никому не ведомое и недоступное богатство…»

Галина Уланова

[Аня]

В детстве на вопрос: «Кем ты хочешь быть?» – Уланова не задумываясь отвечала: «Мальчиком».

С 1947 года Уланова не танцевала «Лебединое озеро»; на вопрос: «Почему?» – отвечала: – Из-за травмы ноги я не могу делать тридцать два фуэте. – Но, Галина Сергеевна, многие балерины вообще не делают фуэте, заменяя их другими движениями. – Я не могу танцевать хуже, чем Уланова.

На одном из концертов Уланова танцевала «Умирающего лебедя». В антракте за кулисы к ней бросились зрители: – Это потрясающе, необыкновенно, сегодня был какой-то особенный трепет, дрожь прощания с жизнью! – Может быть, это оттого, что на сцене очень дуло, – невозмутимо ответила Уланова.

[Аня]

"Я сейчас не ставлю себе определенных психологических и профессиональных рубежей, которые должны быть непременно взяты. Я делаю интересную для себя работу. Интерес к работе - первое, что я учитываю, когда решаю, принимать предложение или нет."

"Желание внутренне мотивировать - почему я здесь, что я могу на этом месте, - у меня появилось достаточно давно. Это проявилось даже в подходе к работе. Если тебе дают любую партию - не важно, что другие говорят "как это тебе подходит!" или "ой, это тебе совсем не подходит!" - в любом случае ты поставлен в ситуацию, которую не можешь изменить в силу определенных причин. Я выбрала такую позицию: то, что я должна сделать, я сделаю как можно лучше, с полной отдачей всех своих сил и, по возможности, не просто качественно и интересно, а - одухотворенно".

"Зависит ли от нас выбор репертуара? Чаще всего нет. Но! Любой человек имеет возможность свободы творчества. Можно, не меняя рисунка танца, расставить какие-то свои акценты, а очень часто бывает, что акценты смещают идею и даже смысл происходящего. Можно нюансами выстроить линию роли так, что получится совершенно другой сигнал, другое ощущение от роли. Главное, чтобы у артиста была цель, к которой бы он стремился. А достигнуть ее можно совершенно незаметными средствами".

[Аня]

«Танец требует огромного, каждодневного труда. Даже летом, на отдыхе, все равно надо заниматься. И я довольно рано поняла, что только труд может создать легкость, красоту и вдохновенность танца. Впрочем, я никогда не любила этих пышных слов: они всегда казались мне очень приблизительными, даже далекими от сути нашей работы. Но уж если надо объяснять истоки мастерства, то лучше всего сослаться на Горького: талант — это работа. Кажется, так…"
«Сколько раз, уже кончив школу, уже став взрослой и самостоятельной, я, чуть не плача, становилась по утрам, в дни летнего отдыха, к ненавистной палке и, точно ворочая жернова внутреннего сопротивления, начинала извечный экзерсис. О, как я тогда ненавидела этот ужасный балет, это, по выражению одного поэта, „наше злое искусство“! Как мне хотелось (особенно если дело было летом, возле моего любимого Селигера) плюнуть, бросить все и вместе со всеми убежать на озеро, взять байдарку и самой грести и плыть, плыть по сверканию воды, под синью неба, среди шуршания камышей… Но какой-то противный, невидимый голос настойчиво повторял: „Занимайся! Занимайся! Ведь если ты не станешь заниматься, ты будешь ничем, у тебя не будет даже профессии, ты будешь никчемной балериной… Надо, надо работать!“
И странное дело: проходило всего несколько минут, я едва успевала сделать свои первые упражнения, и, точно сдвинув наконец эти тяжелейшие жернова, испытывала чувство какого-то блаженного облегчения. Сознание, что я осталась верна своему долгу, устояла перед соблазном прогулки, давало мне прямо-таки тщеславное удовлетворение. И наступал миг, который я очень любила, — когда я понимала, что долг мой выполнен: я „отзанималась“ положенное время и теперь заслуженно, с утроенным удовольствием целый день могу наслаждаться свободой и, сев в свою байдарку, догнать всю компанию…».

Галина Уланова

[Аня]

«Все мои партии имеют в общем и разное и одно лицо… Я во всех своих ролях провожу какую-то единую линию. Не знаю, насколько она у меня получается в них, но я придерживаюсь какой-то большой глубины человеческих чувств, отношений, самопожертвования — ради большого, глубокого, чистого и честного».

Галина Уланова

[ivettalen]

НАДЕЖДА ПАВЛОВА

[Аня]

Лена, спасибо за Надежду Павлову. Никогда не слышала о такой балерине, а она оказывается очень известная балерина в России.

[Аня]

Осень балериною в пуантах
Невесомо кружится в пространстве...
Золотистый цвет предпочитая,
Листьями ажурными летая...

Александра Филатова

Художник Афремов Леонид

[Аня]

"Найди в осени весну и веру в жизнь!"

балерина Татьяна Вечеслова выдающаяся российская балерина, легенда петербургской сцены, прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова, балетный педагог. Заслуженная артистка РСФСР (1939). Лауреат Сталинской премии второй степени (1946).

[Аня]

Анна Павлова "Чтобы добиться успеха, нужно каждый день, делая одно и то же дело, стараться сделать его как можно лучше — и тогда маленькими шажками, незаметно, ты приблизишься к совершенству".

[Аня]

У нас маленький город, городочек. На выходных приезжал Балет. Это событие.
Белоснежные, летящие юбочки, пуанты, музыка, грациозные движения и одухотворенные лица, это нужно обязательно увидеть.
мы пошли на балет.
Небольшой Дом культуры, небольшая сцена, специальное покрытие для пуантов. Полный зал зрителей, многие с цветами.
Да, они летали, восхищая мягкостью и тонкостью линий, они удивляли летящим задором, сияющими взглядами. зал аплодировал каждому удивительному движению, взлету балерины, аплодировал стоя, долго не отпуская выступавших со сцены.
Удивило другое, как, наверное, было трудно выходить на маленькую сцену, где до зрителей рукой подать, начинать жить сразу в этой сказке, начинать создавать, словно лепить здесь и сейчас это сказочный мир, где побеждает Любовь. Создавать ежечасно этот Мир, который побуждает улыбаться, раскрывает сердца самых разным Людям.

[Аня]

Балет — это ведь не только техника. Самые лучшие партии танцуют душой...

Олег Рой

[Аня]

«Балет — искусство, способное преодолеть разногласия, антагонизм, отчуждение».

Борис Эйфман — Советский и российский балетмейстер, художественный руководитель Театра балета Бориса Эйфмана и Академии танца Бориса Эйфмана. Заслуженный деятель искусств РСФСР, Народный артист России, лауреат Государственной премии России, театральных премий «Бенуа танца», «Золотая маска», «Золотой Софит» и других наград.